Советские немцы

в годы Великой

Отечественной войны:

трагедия и подвиг

Товарищи коммунисты и комсомольцы! Товарищи беспартийные! – негромко начал пожилой. – Дорогие друзья! Не буду говорить о тех трудностях, которые мы сейчас испытываем! Они вам самим хорошо известны. Ваша боль оттого, что вы здесь, а не на фронте, понятна – да, мы тоже хотим сражаться с теми, кто напал на нашу страну! Но давайте сейчас говорить не об этом! Давайте говорить о том, как лучше справиться с задачей, поставленной перед нами! Всей нашей стране сейчас так тяжело, как не было никогда! Весь наш народ отдает сейчас все силы на фронте и в тылу, чтобы уничтожить фашистских захватчиков! За это наши товарищи, советские люди всех национальностей, и среди них и наши братья, умирают на фронте! Вы знаете, что без работы в тылу наша армия победить не сможет! Одни в тылу делают танки, другие выращивают хлеб, третьи добывают уголь и руду! Мы должны построить железную дорогу! И мы построим ее! Вот здесь, где мы сейчас стоим, через вот эту голую степь мы проложим железную дорогу. По этой дороге на фронт пойдут танки и хлеб, снаряды и обмундирование, чтобы наша армия быстрее разбила фашистов! Каждая из этих шпал, на которых мы сейчас стоим – это шаг на пути домой, к нашим семьям, к нашим детям! – громко прокричал оратор и гулко, натужно закашлялся. Он снял изодранную рукавицу, достал из кармана мятого демисезонного пальто тряпку и стал кашлять в нее, судорожно глотая и задыхаясь.

– По этим шпалам, по этой насыпи, по этим рельсам мы с нашими семьями, с нашими детьми поедем домой, на Волгу, на Кавказ, на Украину! Мы строим дорогу к победе! Мы строим дорогу домой! И мы построим эту дорогу! Построим или не построим?

– Постро-оим! – закричали все.

– Построим! – продолжал он. – И чем быстрее мы ее построим, тем быстрее придет к нам победа. Поэтому нам надо работать так, как мы еще никогда не работали! Наш фронт сражения с фашистами проходит здесь. Наш вклад в победу – это наша работа здесь! Построить эту дорогу – наша боевая задача! Так выполним же эту задачу так же хорошо, как выполняют свою боевую задачу наши товарищи на фронте!»

Отрывок из документальной повести Гуго Вормсбехера «Имя вернет Победа» (1975)

Как всегда, в 6 часов утра по бараку раздавался писклявый голос дневального: «Подъем!» В бараке было по-прежнему холодно и сыро. В спертом воздухе стоял отвратительный запах грязных, потных тел мужчин. Верхние и нижние ярусы нар были плотно забиты людьми. Страшно не хотелось вылезать из-под бушлата, который за ночь все же помогал согреться.

Несмотря на это, почти все разом поднялись. Одни кинулись к печи, куда еще с вечера удавалось пристроить на сушку свои дырявые бахилы, другие доставали свои грязные портянки-тряпки из-под себя, где их сушили на протяжении ночи своим телом. Наматывали их на свои тощие ноги и поверх натягивали чуни.

Чуни изготовлялись из корда изношенных автопокрышек. Верхняя часть пришивалась к нижней медной проволокой. Бахилы же представляли собой стеганые из тонкого ватина чулки с деревянной подошвой. Ходить в них было очень тяжело. Чуни были лучше. Почему-то всегда утром выяснялось, что обувь рваная, и человеку не в чем идти на работу.

Стоят крики и брань. Как быстро вошел в способ общения отвратительный лексикон уголовного мира! Кто-то умывался ледяной водой, а кто обходил умывальник стороной. Бригадиры со своими подручными принесли в барак в больших ящиках хлеб, черный, сырой, неизвестно из какой муки выпеченный. Почти к каждой пайке хлеба были пришпилены довески деревянными колышками.

Часто возникали споры и ругань, доходившие даже до драки, из-за горбушки. Каждому хотелось ее, но где было взять на всех? Постоянно происходили скандалы между отцом и малолетним сыном Вагнер. Обезумевшие, они обвиняли друг друга в том, что один из них якобы снимал довесок с пайки. Они стояли друг против друга, как ненавистные враги, сжимая кулаки.

Подручным за этот труд доставалось по горстке крошек, собранных со дна ящика. Тут же загремели котелки. Накинув наспех бушлаты и нахлобучив шапки, все бежали в столовую, где протянулась длинная очередь за баландой. При входе каждый должен был непременно принять во внутрь густо-зеленую, горькую, сильно пахнущую жидкость – отвар хвои, поданный в черпаке худой рукой доходяги. Хвойный напиток, как называли его медики, должен был спасти нас от свирепствовавшей цинги.

Суп-баланда представлял собой чаще всего прозрачную зеленоватую жидкость, в которой плавали долька зеленого помидора и несколько крупинок какой-нибудь крупы, обычно перловой. В другой раздавали рыбный суп с отвратительным запахом, где кроме нескольких крупинок плавали рыбная чешуя, плавники или рыбные хребты. Подходя к раздаточному окну, каждый мечтал, чтобы повар опускал черпак поглубже в бак. У раздачи крутились завсегдатаи, униженно выпрашивая хоть немного баланды.

Одной из самых тяжелых и мучительных проблем оказывалось разделить этот небольшой кусочек хлеба на три доли. Немногим удавалось разрешить подобную задачу. Большинство считало, что если оставить часть хлеба на обед или ужин, его могут украсть (часто так и случалось). Уж не лучше ли его съесть самим, а в обед и ужин довольствоваться одной баландой?

В бараке было тесно и очень шумно. Богатенькие закуривали. Укутавшись чем только можно, выходили на развод под морозное раннее небо. В опустевшем и остывшем из-за открытой двери бараке оставались те, у кого обувь была совсем непригодна, и больные. Последние лежали, укрывшись бушлатами с головой, и молчали.

Залетевшие вихрем в барак нарядчики и их приспешники быстро расправлялись с не вышедшими на работу, кого они считали симулянтами. Одних, полуголых, выталкивали на развод, а других сдергивали за ноги на пол, словно полено. Поразительно, но сброшенные с нар не сопротивлялись, не стонали, не просили пощады, а проявляли полное безразличие к происходящему.

Их отправляли в центральную больницу и ОПП – оздоровительно-профилактический пункт. Эти три буквы бедняги расшифровывали по-своему: отряд постепенно подыхающих. Попав туда, они приобретали статус доходяги. После чего их либо актировали и комиссовали, либо они уходили – по меткому выражению – в «могилевскую губернию». Из ОПП редко кто возвращался в строй.

Для лучшего счета бригады выстраивались по пять человек в ряд. Проходивших через предзонник людей строго считали на штуки. Результат записывался на лист фанеры. Предзонником называли пространство между шлагбаумом и воротами, куда вмещалась бригада в 50–60 человек. Затем их выпускали за ворота, где они попадали во власть конвоя.

Часто с правой стороны ворот стояли еле державшиеся на ногах люди – черные, обросшие, окровавленные, в лохмотьях, опустившие глаза и окруженные охраной со злыми овчарками. Они подпирали друг друга, словно стояли у края рва в ожидании залпа. Это были беглецы, совершившие побег из ГУЛАГа. В основном бывшие военные, демобилизованные из рядов Красной Армии по национальному признаку.

У большинства в карманах гимнастерок лежали партийные или комсомольские билеты. Все были воспитаны компартией в патриотическом духе. Они считали, что лучше умереть на фронте, сражаясь с фашизмом за Родину, за Сталина, чем сгнить здесь за колючей проволокой концлагеря.

– Вот, смотрите! Со всеми так будет, кто посмеет бежать! – раздался надсадный голос офицера.

В одной из фигур узнали бывшего майора-артиллериста Фукса. Их показывали нам несколько дней подряд. Потом они были осуждены на 10 лет лагерей как враги народа и переведены в соседнюю зону зэков.

Конвой, как всегда, зловеще произносил одни и те же слова:

– В строю не разговаривать, шаг вправо, шаг влево – стреляем без предупреждения.

Начальник конвоя – старший сержант – был очень жестоким человеком. Так, под надежной охраной изгои трогались на трудовые подвиги».

Из воспоминаний Иосифа Кесслера (1919–2006) о Богословлаге. Напечатано по изданию «…В рабочие колонны на всё время войны» = «…In Arbeitskolonnen für die gesammte Zeit des Krieges» : очевидцы и исследователи о немцах в трудовой армии : [сборник научных статей и воспоминаний] / [Авт.-сост.: Ольга Силантьева, Аркадий Герман ; под ред. А.А. Германа, О.Ю. Силантьевой]. М. : МСНК-пресс, 2012. С. 124–129.

Утром по команде «Подъем» могли встать не все. Каждый день оставались лежать 2–3 окоченевших трупа. Если оказывался больной и не мог встать, вызывали начальника лагеря. Он определял, не симулянт ли. При малейшем подозрении охранники били и гнали на работу. Если не помогало, перетаскивали в больницу – отдельно стоящую палатку с тифозниками, дизентерийными больными. Там они в основном умирали. Отца, как физически крепкого, определили в похоронную бригаду. За это давали дополнительный кусочек хлеба. Обязанностью бригады было переносить умерших за километр от лагеря, за колючую проволоку, и складывать в заранее выкопанную большую яму.

Морозы тогда были под сорок градусов, снег завалил палатки до половины. Тащить по снегу трупы не хватало сил. Соорудили сани. Но и их два человека с трудом сдвигали с места. Поэтому трупы сваливали сразу за оградой в овраг.

Когда весной пригрело солнце, овраг наполнился водой, трупы стали разлагаться. Пришлось их вытаскивать и все-таки переносить в яму. Летом яму засыпали землей и разровняли. Фамилии умерших, наверное, остались только в учетных книгах…»

Из воспоминаний Артура Берга (1913–1997) о Кимперсайлаге, записанных его сыном Львом Бергом. Напечатано по изданию: «…В рабочие колонны на всё время войны» = «…In Arbeitskolonnen für die gesammte Zeit des Krieges» : очевидцы и исследователи о немцах в трудовой армии : [сборник научных статей и воспоминаний] / [Авт.-сост.: Ольга Силантьева, Аркадий Герман ; под ред. А.А. Германа, О.Ю. Силантьевой]. М. : МСНК-пресс, 2012. С. 291.